Развлечения

Пoслeдняя, прeдсмeртнaя книгa Aлeксaндрa Вoлoдинa «Зaписки нeтрeзвoгo чeлoвeкa» никaкoгo oтнoшeния к тeaтру либo к кинo нe имeлa. Eгo прeдсмeртный пoстскриптум — глубoкo пeссимистичнoe сoчинeниe в стиxax и прoзe, в кoнцe туннeля тo сaмoe чeрнoe, кoтoрoe, сoглaснo Л.С.Выгoтскoму, eсть прoвaл в пoтустoрoннee, уxoд зa грaнь жизни. Привeт! фoтo: ru.wikipedia.org

Aлeксaндр Вoлoдин

Володин — целая эпоха не только в нашем театре, но и в нашей культуре. Старшая сестра ведет младшую на экзамен в театральный институт, не подозревая в себе таланта. Если есть выход из лабиринта жизни, то, увы, он один. А суть в том, что естественный герой приходит в неестественную ситуацию». Так вот, именно эта энергия стыда и является моральным и творческим импульсом Володина, а не только этой его дневниковой книжки. Обруганной официально и захваленной приватно. А почему, собственно, «Записки нетрезвого человека»? — Не в этом дело! Пусть не только сам по себе, но совместно с родственными явлениями. «Царевич ты!»

Однако как ни забавны разбросанные по книге такого рода истории, сквозное ее действие, ее лейтмотив — mea culpa, чувство вины, энергия стыда. — Хорошо играет на гитаре? Роль негативного паблисити в этом случае переоценить невозможно. — отвечал Володин. Я сказал ему об этом как мог и, терзаясь, уехал в Ленинград». Говорят, это естественно, известно даже медицине. Странноватое такое сочетание дневниковых записей с дневниковыми же стихами, один из которых я поставил бы к ней внутренним, рабочим, что ли, эпиграфом:

Мы поздно начинали жить,

мы долго были дураками. — Не в этом дело! Индивидуализма топь! Где ж толпа моя? Особенно когда им делится умный, талантливый, наблюдательный и самонаблюдающий одной ногой в могиле человек. — Ну вот и давай. И сразу поставил ее на место. А как с этим жить по утрам? Это книга вопросов, сомнений и многоточий. Ноев стыд перед сыновьями — Володин, даже супротив грамматики, измышляет множественное число для этого стыда: «Стыды. — Я бы ей съездил. Знакомые думают, что они знают тебя, а на самом деле они помнят тебя…» И как обычно, еще лучше в стихе:

Как будто мы жители разных планет. Любимов спрашивает:

— А что бы ты сделал, если бы над тобой издевалась русская баба? Стоим снаружи, каждый — поодаль, друг друга почти не видно, и круг этот вовсе не круг, а черт знает что. Конечно, в ней много литературных и театральных баек, забавных наблюдений, отточенных характеристик випов русской культуры. Если кто-нибудь извещал меня о намерении поставить «Фабричную девчонку» или «Старшую сестру», я уговаривал не реанимировать устаревшее. И Золотухин «съездил» Демидовой. Поэтому, чтоб кратким быть,

Отныне я пишу стихами. «Как хорошо однажды понять, что ты — человек прошлого. Были внутри круга и критиковали окружность. Ладно у Соловьева: «Я стыжусь, следовательно, существую». Для утешенья на полторы минуты. Евреи, мне кажется, разделились на две категории, не похожие одна на другую, как негры и эскимосы. — спрашивали. Так вышло, что жизнь моя целиком уместилась в годы «печального приключения русской истории» (Шульгин). Золушке необходима ситуация бала, чтобы стать принцессой, иначе она останется замарашкой. Одни — бескорыстные, непрактичные, духовные, и другие — наоборот. Увы, достаточно даже бегло полистать книжку, чтобы ответить на этот вопрос. И сам-то я, сам — воспаленная дурость моя». Прощальная книга восьмидесятилетнего шестидесятника с читателями и зрителями, с друзьями и женщинами, с жизнью. Вряд ли здесь требуется моралите. Обиды превращаются в вины. Так как в те годы я был активно действующим литературным критиком, я опубликовал в «Новом мире» статью о Володине: «Пьесы Володина — это пьесы о несоответствиях… Герои не принимают созданной без них ситуации, они хотят ее создать сами — по образу своему и подобию. «Новый мир», 1974, №8

Как много, кстати, можно было сказать на эзоповой фене в подцензурной советской печати! Отсылаю читателя к записям и стихам Володина о его последней любви, когда он берет на себя вину за смерть женщины. Зачем я ему нужен? Теперь просыпаться и пить. Есть у Фазиля Искандера повесть с замечательным названием «Школьный вальс, или Энергия стыда». — Не в этом дело! Дорога простерлась полого. Но я на другой проживаю. Что могу дать? Никиту Михалкова, который решил снимать «Пять вечеров», я молил: «Не позорьте себя, не позорьте меня!» Однако эта негативная самооценка — не только ретро и постфактум — всегдашняя. А толпа заблудилась средь прочих толп. Проснулся — и выпил немного. «…Мысль о том, чтобы стать соавтором Ромма, была для меня кощунственной. Вся эта завещательная книжка — полуздесь-полутам. Жанр кратких дневниковых заметок позволяет вместить в одну или несколько чуть ли не романный сюжет. Боковая моя тропа! На премьере «Пяти вечеров» в БДТ автор раздает контрамарки знакомым перед входом, приговаривая:

— Не стоит смотреть, это случайная, маленькая пьеса, не получилось…

Михаил Ромм предлагает ему сочинить совместно сценарий. Например, рассказ про то, как Любимов репетировал «Бориса Годунова»:

Золотухин на репетиции был жалок перед надменной полячкой. Или: «Спокойная совесть — изобретение дьявола». Либо с кинематографом — его пьесы не только театральны, но и кинематографичны, недаром их ставили Сергей Герасимов, Никита Михалков и Элем Климов (в мастерской Михаила Ромма). «Фабричную девчонку», с которой началась его драматургическая судьба, Володин называл «обруганной и захваленной». — А что, хорошие стихи?